Анастасия Иосифовна Обухова (1918-1999) родилась в деревне Вынур Тужинского района. В 1933 году окончила Школу крестьянской молодежи (ШКМ) в г. Уржуме и сразу же оказалась среди школьных работников. Активно участвовала в общественной жизни города и района. В 1950-х годах она — внештатный корреспондент районной газеты «Кировская искра».

Мир стихов уржумской поэтессы светел и одновременно трагичен, как трагично всё, подверженное быстротекущему времени. Тематика стихов разнообразна. Анастасия Иосифовна откликалась на злободневные общественные проблемы, на события в городе и районе, писала о том, что видела вокруг. Много стихов автобиографичных.

Стихи Анастасии Иосифовны Обуховой публиковала районная газета «Кировская искра», они вошли в сборники местных авторов «Завещаем молодым» (Уржум. 1994), «О той войне мы будем помнить вечно» (Уржум. 1995), «Край родной — уржумская земля» (Киров. 2003), литературно-художественный сборник «Уржум» (Уржум, 2014). Немалую часть ее стихотворного наследия содержат авторские машинописные и рукописные сборники. Предлагаем вашему вниманию несколько стихотворений уржумской поэтессы, написанных в 1980-е гг.

В пути

Всю дорогу паводком залило.
Сырость — ни проехать, ни пройти.
Чвакают отцовские бахилы,
Знаю, нелегко ему в пути.
Мне двенадцать лет.
Конечно, ноша!
Но, как видно, для него легка.
Он несет меня, родной, хороший,
Сильный. Далеко до старика!
Чвакают отцовские бахилы,
За спиной надежно и тепло.
Говорит:
«Хочу, чтоб не забыла».
Помню!
И в душе моей светло.

1988

Начало

Тридцать третий. Мы еще девчонки.
ШКМ осталась позади.
И хотя смеемся детски звонко,
нас тревожит: что же впереди?
Районо. Толчемся у порога,
стайка иль девчонок, иль девчат.
Мы, конечно, струсили немного
и совсем не знаем, как начать.
За столом сидит солидный дядя.
С интересом он на нас взглянул,
и спросил:
— Девчата, что вам надо?
— А что надо, видимо, смекнул.
— Мы хотим работать. — Заявления
грудкою к нему легли на стол.
Посмотрел на нас он с удивлением,
встал и к нам поближе подошел.
— Эх, девчата. Вам бы поучиться,
Как вас в школу? Просто детский сад!
Ну, коли хотите потрудиться,
заявления не верну назад.
И поведал, будто в оправдание:
— Открываем нынче много школ.
С кадрами, конечно, наказание!
Верю, что поможет комсомол…
Шкрабы!
Будто вдруг солидней стали.
Детским играм — все.
Прощай! Привет!
Трудовые книжечки нам дали,
А учителям — пятнадцать лет!

1987

Ликбез

(Картинки из тридцатых)

Широкий стол. Вокруг него скамейки.
На них рядком сидят бородачи
и пожилые бабы в телогрейках.
Возня и детский шепот на печи.
Приятно дышит жаром печь-голландка,
как облако ползет табачный чад.
Букварь. В косую линию тетрадка.
Кисет, в котором крепкий самосад.
Старательно бородачи выводят
в своих тетрадях мудрые слова.
Девчонка-шкраб вкруг них гусыней ходит,
во всем категорична и права.
Тут объяснит, а там исправит что-то.
На диво все послушны ей во всем.
Не подкачать — у каждого забота,
чтоб не смеялись на селе потом.
«Мы — не рабы», — скрипят стальные перья.
Безграмотность сегодня не нужна.
К учительнице у людей доверие:
за ней стоит огромная страна.
От напряжения на лбу морщины.
Выводят лихо, что «ученье — свет».
На совесть, честно трудятся мужчины
и даже позабыли про кисет.
Учительница рада: уж читают,
освоили премудрость букваря.
Но если что-то все же забывают,
подсказывает с печки детвора.
Старается Макар, чуть недо пота:
он Зимний брал, не след быть в дураках.
Соседу-шутнику пришла охота
кольнуть. Улыбка прячется в усах.
«Не надорвись, Макар. Ишь нажимаешь!
Ухлопаешь здоровье, что потом?
Ты мать и бога часто вспоминаешь,
вот выучишься — быть тебе попом».
Как взрыв в избе раздался дружный хохот.
Смутилась шкраб, растерянно молчит.
Макару нипочем, что шутит кто-то
над ним. В ответ с улыбкой говорит:
«Попом! Нет, лучше двину в генералы.
Попы теперь не в моде, мужики.
Я, может быть, такой достигну славы,
что не к лицу мне будут матюги».
Обидеть шкраба вовсе не хотели, —
но видя, как к щекам взметнулась кровь,
вмиг замолчали. Сразу заскрипели
по линиям косым их перья вновь.

1989

Масленица

(Из воспоминаний)

Брат порою был проказник.
Помню, как-то он за мной
вдруг явился, чтоб на праздник
отвезти меня домой.

Я и рада. Дел немного:
дни каникул у ребят.
Ехать зимнею дорогой
километров пятьдесят.

Только зорька заалела,
мы в пути.
Из-под копыт
серебристой пылью белой
Под полозья снег летит.

Карий — ветер!
Стать! Осанка!
Лента красная огнем
полыхает в гриве.
Санки
мчатся в вихре снеговом!

Я кричу: «Братишка, тише!
Опрокинемся в сугроб».
Улыбнется только Гриша:
«Не сбавляет Карий ход!»

А полозья под санями
так заливисто поют,
будто радуются с нами.
Что домой меня везут.

В полдень снег немножко тает,
и сосульки за окном
чуть заметно убывают
И сверкают хрусталем.

Друг за другом проплывают
деревеньки по пути,
Ели, сосенки мелькают,
оставаясь позади.

Нет конца дороге длинной,
и повсюду нам видны
с детства милые картины
уж забытой старины.

Весел масленицы праздник!
Взрослые и детвора
Мчат на стульях*, санках разных,
на шестах…** Гудит гора!

По деревне едем тихо:
интересно нам взглянуть,
как отплясывают лихо,
как задористо поют.

«Эх вы, лапти новые,
веревочки пеньковые,
в лапотонцах запляшу —
девчонок всех приворожу».

«Ягодника долговязый,
только веники вязать!
Проводил меня до дому,
не сумел поцеловать».

И кипит толпа людская:
песни, пляски, топот, свист.
Веселит, не уставая,
деревенский гармонист.

«Эх, девчонки больно баски
Вот бы старую сменять!»
Дед подвыпил, на салазки
лезет, хочет их обнять.

Раскраснелись щеки жарко,
звонко смех девчат звучит.
Шелк платков струится ярко,
словно пламенем горит.

Глянь-ка, ряженые едут —
в таз колотят, в бубен бьют.
А дворняжки с лаем следом
от саней не отстают.

Целый воз малышек мчится —
вслед им шутки и смешки.
Улыбается возница:
— «Эй, кому? Продам горшки!»

Едет пара: молодушка,
зять. Обычаям верны,
едут с форсом, на подушках,
прямо к теще на блины.

Посмотри-ка, там пылают
обмолотки в стороне:
люди зиму провожают,
чтоб дорогу дать весне.

Вечер звезды зажигает.
В караул луна встает.
Вот и дом. Нас поджидают
тятя с мамой у ворот.

1988

Примечания автора:

*Стулья делали на широкой плахе и загибали носок как у лыжи, затем плаху поливали, чтобы она лучше скользила. Катались на них с отлогой горы

** Шесты — хорошо ошкуренные жерди. Клали их с небольшим наклоном, поливали. Катались парами, держась за руки, стоя лицом друг к другу.

В сорок первом

Ветер. Снег. Картофельное поле.
В жидкой грязи тонет борозда.
А в домах растерянность и горе —
над страной огромная беда!
Милые мальчишки и девчонки,
пятиклашки — озорной народ!
Не стояли вы тогда в сторонке,
мучились, как все, в тот страшный год.
Мерзли, на ветру весь день дрожали,
но убрать картофель помогли.
Над врагом победу «приближали»
по известной песне «как могли».
Отогрею им дыханьем руки,
вытру сырость носовым платком,
вечером, как кончим эти муки,
напою горячим молоком.
Высушу намокшие чулочки,
уложу их на полати спать…
Грозный год! Предзимье. Те денечки
жутко и сегодня вспоминать.

1988

Рассказ Анны

Бабы — матери, подруги,
без любимых, без супругов
поднимали мы страну,
разоренную в войну.
Все одни. Не жди подмоги.
Были тяжкие налоги…
Было нам порой не в мочь,
а трудились день и ночь.
Не роптали, понимали,
как нуждается страна.
И детишек поднимали.
А когда пришла весна,
вышли в поле. Мы, подруги,
запрягались сами в плуги…
Пели горько: «Я и бык,
я и баба, и мужик».
Бык. Он был у нас в колхозе.
Помню, в стойле он стоял
страшный. Вяз в густом навозе,
а к себе не подпускал.
С сеновала девки ловко
ухитрились на рога
бросить петлю.
Той веревкой
усмирили мы быка.

Покорился бабьей воле
и ходил в своем ярме.
Не сопротивляясь более,
шел покорно по земле…
Нет в работе остановки:
с поля — в лесозаготовки
на всю зиму. Вспоминать —
только сердце волновать!
У меня был мальчик, Петя.
Шел сынку годочек третий.
С бабкой старой и слепой
оставался мальчик мой.
Ну, конечно же, догляда
не было за ним, как надо.
Мать,
хоть сколько сердцем рвись,
но молчи. Как все трудись.
Износилися сапожки —
застудил ребенок ножки…
Врач старался, да не спас —
ненаглядный мой угас.
Тяжело нам, бабам, было,
время шло и уносило
нашу молодость…
И глядь — в волосах седая прядь.

1987

Мы тоже сила

Обычай тот южане знают:
Коль в битве сходятся враги,
Меж ними женщины бросают,
Чтоб гнев смирить, свои платки.

То знак протеста.
Зло на лицах
вмиг гаснет.
И хоть кровь кипит,
Но все должны тогда мириться.
Уж так обычай тот велит…

Все нарастает нынче ярость.
Корысть, преступность, горы лжи!
Что делать женщинам осталось,
коль вдруг сверкнут в руках ножи!

Пыл охладить необходимо!
Страну от распрей оградить.
Наш мирный день, наш дом родимый
любой ценою защитить.

Мы тоже сила —
это знайте!
Нам потрясения не с руки.
Не надо боли нам!
Бросайте
в знак мира белые платки!..

1989

Сон

Мне снился сын.
Веселый, как бывало,
вошел и обнял ласково меня.
Как будто и в помине вдруг не стало
трагического мартовского дня.
Как будто мою голову седую
он с нежностью прижал к своей груди.
Он словно снял с меня беду лихую,
сказавши: «Мама, больше не грусти».
Ночь пролетела.
Утро наступило,
и сон ушел.
Его уж не вернуть!
А наяву все в марте было.
Было!
И вновь тоска, как камень, давит грудь.

О стихах

Пишу, переживая то, что было,
и снова даль мне кажется светла.
И я опять люблю, и вновь любима,
и по плечу мне трудные дела.
Стихи — одно мне наслажденье ныне,
и боль, и радость — все в стихах всерьез.
Но если я начну писать о сыне,
я не смогу сдержать горячих слез…

Поведаю в стихах про все печали,
удачи будут — щедро разделю!
И пусть стихи пока не зазвучали, но может…
Ничего, я потерплю.

Стихи мои, блаженство вы и муки!
Не будет вас — и потускнеет свет.
Пока глядят глаза и пишут руки,
отрады большей не было, и нет.

1987

Старость

Так нежданно прикатила,
хоть и звана не была.
Все мечты, чем сердце жило,
как рукою отвела.
Что ж явилась ты не звана?
Мне еще не до тебя.
Ты пришла, наверно, рано.
Или впору? Иль судьба?
Я прошу тебя: немножко
ты еще повремени.
Ты продли мою дорожку
через будущие дни.
Задержись, чтоб не опели
все задумки петухи,
чтоб хоть чье-то сердце грели
мои скромные стихи.

1987

 325 total views,  1 views today