в природе, в жизни и в любви…

Приглашаем на поэтическую страничку, посвященную весенней теме в творчестве двух замечательных вятских поэтесс – Маргариты Чебышевой и Светланы Сырневой. Их жизненные и творческие биографии тесно связаны с уржумской землей.

М. П. Чебышева

Март Оплавлен снег в полях, на рёбрах крыш, Слепит глаза блестящим жирным настом. Диск солнца, как весной мальчишка, рыж И, как девчонка по весне, глазастый. Под вездесущим солнечным лучом Стесняются деревья голых веток. А он, смеясь, послал к ним шалый ветер И сделал вид, что сам тут не при чём. «Весна! Весна!» – чирикает взахлёб Под мокрой крышей воробьиный город А капля долго целилась и – хлоп! – Беспечному прохожему за ворот. Весна… веснушки… беспричинный смех… И щедро поделённые на всех Надежды.

Март Мученик! Вот и прошел, вот и облекся в хулу, меньшее выбрав из зол – непротивление злу. В землю зарывший талант, попусту теплил алтарь, слухов не оправдал, вписанных в календарь. Посланный быть впереди, что ж ты не свергнул мороз! Разве не ты на груди книги крамольные нес? Ночью, бывало, не спит, нянчит идею борьбы… Где же он, твой динамит, где твое «мы не рабы»? Март мой! Тебе каково было свой век коротать: все понимать и страдать – и не свершить ничего! Так и ушел навсегда с чистым дыханьем стыда. Но накопилась вода в сумраке снега и льда, где-нибудь с крыши навис пласт – и зимы не спасти: двинулся, рушится вниз, рвя провода на пути.

С. А. Сырнева

М. П. Чебышева

По марту тени стали звонкими, висят сережки у ольхи, капели гвоздиками тонкими в сугробе выбиты стихи. В снежнице воробьи купаются, журчит ручей из-под ворот. А ведь по марту начинается старинный русский Новый Год. В природе просто все устроено: начало всех начал – весна. А то, что нами перекроено, в расчет не станет брать она. И март остался часом утренним в году. Календари смешны. А наши предки были мудрыми – год начинается с весны.

М. П. Чебышева

Белой рукой гладит метель стекла, Талой водой пахнет в полях ветер. То ли зима, то ли весна. Ночью Тихо звучат там, высоко, звезды. Свет упадет синим клинком с неба Прямо в ладонь. Выступит кровь ало. А по утрам след на земле тает, Солнце зажгло семьдесят семь радуг. То ли зима, то ли весна. Ночью С ветром летит лунный ли свет, снег ли… Кто-то зовет, чей-то родной голос То ли от звезд, то ль от земли – снится. Память во мне звездным лучом острым. Чья-то судьба в капле моей крови. Чья-то печаль, чья-то любовь – птицей В сердце мое к милой земле с неба. Эхом живу, эхом пою. Знаю Древний язык, тайный язык, вечный. Сколько во мне древних имен, песен? Сколько во мне тех, что ушли? Тайна.

В полночь, когда разольется река и половодье подступит к избе, ты не накинешь дверного крюка, зная: никто не приедет к тебе. Плен не пугает. Свобода страшна бедной душе, и кого тут винить в том, что ей тайная ноша дана, чтобы упрятать и долго хранить. Так вот с годами ни рук и ни ног стало не надо: отсохли они. Короб чуланный, забытый клубок – будь кем угодно, но тайну храни! Это, сказали тебе, до времен. Но безвозвратное время прошло. Шепот ли, плач ли бесплотен, как сон «Девки гуляют – и мне весело».

С. А. Сырнева. «Уржумский вектор вятской книги»

М. П. Чебышева

Душа еще снегом покрыта, Ревниво от солнца тая Тревожную правду открытья, Что я – это вовсе не я. И кто-то услышит случайно, Как сквозь неприступный ледник Уже пробивается тайно Под снегом живущий родник. Ладони замрут в ожиданье Ожога холодной струи. И выльются в них все страданья, Все радости хлынут мои. И грянут весенние трубы Над снежной равниной в тиши! Растопят спокойные губы Последнюю льдинку души, Сотрут маету многоточий… И слушаю я до утра, Как лихо в апрельские ночи Разбойные свищут ветра.

Тесно ли дремучим берегам от соседства подступивших вод? Подожди! Сегодня по лугам ни лесник, ни трактор не пройдет. Оттого-то и уснуть невмочь, что на сотню верст среди ракит талая, вспухающая ночь всей громадой гибельной стоит. Мнится; не хватает лишь толчка, выстрела из одного ствола, чтоб отягощенная река глухо, разрушительно пошла. Белым занавешено окно, теплый стерегущее покой. Но бездомно сердце, и оно талой переполнено тоской. Господи! Не позже, чем теперь, мощь путины дланью помани, взвесь ее – и с сердцем соразмерь, и уравновесятся они. Мнится сердцу: хватит и толчка, выстрела из одного ствола, чтобы эта сжатая тоска мир, высвобождаясь, обняла.

С. А. Сырнева

М. П. Чебышева

Непостижимость апреля, Нежность листвы и травы Кто-то играл на свирели Из золотой синевы.   Ясный, зарею умытый, День от восхода летел И разворачивал свиток С перечнем радостных дел.   Ветер разматывал тонкой Солнечной пряжи моток. И от улыбки ребенка Первый раскрылся цветок.

Это сон, это слишком опасная тишь, значит, лёд на стремнине расколется. Это двинулась жизнь, и, покуда ты спишь, подступает вода под околицу.   Твой поток беспощаден, твой рокот силён, неумолчная ночь разрушения! И таинственным гулом весь мир населён – гулом гибели и воскрешения.   Ни единая в небе не светит звезда над лесами, полями, бараками. И спасенье идёт, как приходит беда, – оперённое теми же знаками.   Пусть над чёрною бездной белеет окно и глядится в свое отражение, но на части разъять никому не дано своевольной свободы движение.   Это завтра наступит пора ремесла – время тяглое, чистое, мутное. И не вспомнит река, как она унесла все мосты и преграды минутные.

С. А. Сырнева

М. П. Чебышева

Я шла по тающему льду и понимала: не дойду – был так немыслимо далёк желанный берег. Там в доме не горит окно, в том доме спят уже давно. Что я бесследно пропаду – не их потеря. Лёд под воду ушёл. Она так глубока и холодна, что не дойти и не доплыть – всё безнадёжно. И лишь один при свете дня случайно вспомнит про меня, подумает: «А вдруг звала? А вдруг она меня звала?» Возможно.

Я прошу тебя, побудь со мной. Эта ночь полна апрельской влаги, и ни зги не видно за стеной, где шумят и рушатся овраги.   Я налью холодного вина. Я не виновата, что от роду и моя душа темным-темна,  как долина в полночь ледохода.   Я уже не сделаюсь пьяней и не о душе своей заплачу – о тебе, которому по ней пробираться надо наудачу.   Я давно уже узнала: да, ты упрям, не любишь отступаться. Для тебя и это не беда – в ледяной купели искупаться.   Если так, то выпей и побудь, посидим и помолчим немного. У меня один остался путь – неостановимая дорога.   И на то мне вещий голос дан, чтоб тебе молчать со мной отныне, как молчит несомый в океан черный волк, оставшийся на льдине.

С. А. Сырнева

М. П. Чебышева

Эти ямины с талой водой называют в деревне «зажоры». Сторожись повстречаться с бедой, у весны переменчивый норов.   Тут по грудь и коню, не ступи – лед ночной на поверку непрочен: под ногою вода закипит, кашу снежную смоет с обочин.   По апрелю здесь нету пути, это знают и старый, и малый. А «рисковые» – те не в чести, всей деревней спасали, бывало.   От опасного места жилье точно на расстоянии крика. Поспешим же, везенье мое, нас уже поджидают, поди-ка.   Наст удержит – пройду целиной это гиблое место проселка. Мне не зря захотелось весной затеряться, как в стоге иголка:   странник был на Руси испокон и людьми, и природой хранимый. Накормить и приветить – закон через все времена нерушимый.   Видно, что-то от странников мне перепало – среди незнакомых я на вятской своей стороне от порога, от «здравствуйте» – дома.   Поспешим! Самовар на столе в той избе, что сутулится с краю. Обогреют: на вятской земле разговор начинается с чаю.   Под неспешную плавную речь ем ватрушки из пресного теста, а потом – на горячую печь – гостевое законное место.   Приглушенный внизу разговор… Шорох… Скрипы… А мне уже снится на проселке коварный зажор со звездой, утонувшей в снежнице.

МАЙ Жить бы себе и жить – лодкой на бережку, но наступает май, смутная полоса: в роще одной – ку-ку, в роще другой – ку-ку, поверху, по ветерку встречные голоса. Мне из каких глубин подан залетный знак? Будущие ль года вздумаю следом счесть – вспомню, что было так, многажды было так, было именно так, было именно здесь. Голосами из рощ рощи соединены, жизнь соединена жаждою новых лет. Поездом жизнь нареку – в стыках звенит «ку-ку»: мне на моем веку сколько осталось лет? Голос в роще одной, голос в роще другой, чистые голоса по небу вперехлест. Вот он, мой долгий век, вот он, короткий мой, вот он, мой скорый век, мчащийся под откос.

С. А. Сырнева

М. П. Чебышева

«Пошли» овраги – скоро ледоход раздвинет к горизонтам берега. Осели непролазные снега. Весна Воды. Хрустально тает лёд, искрятся грани в солнечных лучах. И столько неба в лужах и ручьях, в оконных стёклах и в сиянье глаз! И каждая весна – как в первый раз. Горят снега. И краснотал вдоль рек с барашков белых сбросил колпачки. В лесу ещё сугробы глубоки, но, продышав тяжёлый мокрый снег, подснежник раскрывает лепестки. Он – первенец весны и оберег.

Быть вольной вовек, как трава молодая, чей короток срок, но выносливы корни; в лицо рассмеяться, под серп попадая: трофей незавиден, он вас не накормит! Всходить, чтоб везде узнавали: по листьям, по чистому цвету, по буйному росту, по старой привычке – без страха селиться,  где счастья не вдоволь и выжить непросто. Сгодиться Отчизне в тот день ее черный, когда ни сказать и ни крикнуть иначе как только лишь выпрямить стебель упорный и, молча поднявшись, себя обозначить. И путник, проснувшись, покинет жилище, и утренний ветер навстречу подует. И путника спросят: чего же ты ищешь? И путник ответит: траву молодую.

С. А. Сырнева

М. П. Чебышева

Созерцательность русской души, жизнь в мечтах, отрешенность от быта и не плохи, и не хороши: мы – такие. Бесплодность попыток переделать на чей-нибудь лад нашу русскость давно очевидна. Но из окон высоких палат никакого народа не видно.   Он живет, как большая река, и спокойно, и, вроде, покорно, но плотину, что с виду крепка, день за днем подмывает упорно. В половодье преграду снесет, разольется широко и вольно. А обидчиков тут же спасет: пусть живут, с них испуга довольно.   «Не замай!» – говорёно давно и в истории нашей нередко. А народ сохранит все равно нрав, который достался от предков. Что не примет, тому не бывать. А на тех, кто в высоких палатах, между прочим, ему наплевать, он про них незлобиво, но – матом. Он мечтательно в небо глядит и любуется звездною пылью: «Под лопатками что-то зудит, видно, время налаживать крылья». И слетает. С разбитых сапог блеск галактик стряхнет у крылечка. Грязь родных непролазных дорог завтра вновь не заметит беспечно,   но заметит: в зеленом дыму на крутом косогоре березы… В этот час не мешайте ему, не спугните счастливые слезы. Он посеет пригоршню семян, что собрал на далекой планете. Может, вырастет звездный бурьян… Но, конечно же, дело не в этом.   Просто каждый в России – поэт, мы больны красотой изначально, Беловодья и Китежа свет в нас живет и мечтой, и печалью. Это наш, непридуманный мир, мы земные всего лишь отчасти. Нам по-прежнему дорог и мил светлый призрак всеобщего счастья.   Русь диковинкой в мире слыла, мы другим непонятны и странны. Но река будет течь, как текла – к Океану.

Источники

1. Сырнева С. А. Бедая дудка. — Киров, 2010. — (Антология вятской литературы; т. 13)
2. Сырнева С. Сорок стихотворений. — Киров, 2004. — (Народная библиотека)
3. Сырнева С. А. Сто стихотворений. — Киров, 1994.
4. Сырнева С. А. Утро Уржума: избранное. — Киров, 2017. — (Таланты земли уржумской)
5. Чебышева М. П. Дом на песке. — Киров, 2012.
6. Чебышева М. П. Русский сюжет: сборник стихотворений. — Киров, 1998.
7. Чебышева М. П. Территория любви. — Киров, 2017. — (Антология вятской литературы. Т. 7)

Фото из открытых источников, из фотоархива Уржумской центральной и Буйской сельской библиотеки

 625 total views,  1 views today