[Истоки: город Нолинск, годы детства и юности]

«Детство веселое, детские годы, только вас вспомнишь – улыбка и слезы…». Школьные годы мои протекали в маленьком захолустном городке Нолинске. Сколько воспоминаний связано с этим городком, куда в дореволюционные далекие годы царские сатрапы ссылали борцов за свободу и счастье народа. Здесь отбывал ссылку, хотя и недолго, Ф. Э. Дзержинский, работавший на махорочной фабрике кустарного типа, принадлежавшей купцу Небогатикову.

Глухая провинция. Непролазная грязь в глухую осень. Ни тротуаров, ни проезжих дорог, ни радио, ни телефона. Об этом мы и не мечтали. Кое-где лишь лежали деревянные тротуары, да главная улица была выложена  камнем. Фонарные столбы с керосиновыми лампами освещали улицы в ночное время, да ночные караульщики своими колотушками нарушали тишину ночного сонного городка. Изредка пересвистывались городовые на постах у своих полосатых будок. Две церкви, да тюрьма, обнесенная  деревянным бревенчатым забором, да, пожалуй, еще солдатская казарма с гарнизоном солдат – все это завершало картину захолустья.

Зато город оживал в летние базарные дни, особенно в большие праздники. На площади появлялась карусель с гармонистом и барабанщиком. Больше шума, больше народа. Нам, мальчишкам, особенное удовольствие доставляло вертеть карусель, за это мы бесплатно катались на ней. Один круг вертишь, один круг катаешься, сидя верхом на каком-нибудь сером деревянном коне, лихо заломив картузишко.

Особенно интересно было попадать в балаган приезжих бродячих артистов. Когда еще строили балаган, мы просили артистов хотя бы чем-нибудь им помочь: то подтащить доску, то растянуть парусину для крыши, в общем, что-нибудь поделать, лишь бы потом бесплатно пропустили на «представление». И если нам удавалось попасть в такой театр, мы были, как говорится «на седьмом небе». Ведь много невиданного показывали нам со сцены артисты-балаганщики. Тут и клоунада, и фокусники, и хождение по проволоке, и сатирические рассказы, и веселые балалаечники с прибаутками, и даже сценки-пантомимы, когда актеры только играли, не произнося ни одного слова, только движения и мимика.

Это было очень интересно, понятно и доходчиво. Сам зритель вслух объяснял происходящее на сцене, порой это были и «соленые» словечки. Зритель-то ведь был самый неискушенный, трудовой – ремесленники, крестьяне, городские обыватели. Может быть, в эту пору и зародился у меня интерес к народному творчеству, интерес к театру, пению, музыке.

А какая в ту пору для нас была музыка? Где мы ее могли услышать? От бродячих музыкантов? Да, были такие. Шарманщики. Шарманкой назывался небольшой музыкальный ящик наподобие органчика. И вот бродячие музыканты-шарманщики бродили по глухим городкам с такой шарманкой в поисках заработка «на кусок хлеба». Обычно это были пожилые, бородатые люди, иногда калеки, с деревянной ногой, а иногда и старые николаевские солдаты, герои Порт-Артура с японской войны.

Появится такой музыкант в городе и играет на своей шарманке какую-нибудь незатейливую песню – «Разлуку», либо «Шумел-горел пожар московский»,

А кругом его собираются босоногие, вихрастые мальчишки и, разинув рты, слушают, как выигрывает шарманка. Обычно шарманщики имели при себе говорящего попугая, который сидел у шарманщика на плече, привязанный к шарманке тоненькой цепочкой. Иногда мальчишки ухитрялись дернуть попугая за хвост, и он на эту дерзость кричал человеческим голосом: «Дурак!» От этого мы приходили в восторг. Но шалости не всегда проходили безнаказанно. Порой ухо озорника попадало в цепкие пальцы какого-нибудь дядьки.

Не только шарманка, но и попугай приносили большое удовольствие собравшимся слушателям. Попугай был научен гадать. В клетке, куда он прятался, был ящик с билетиками, в которых записывалась кратко, в несколь­ких фразах «судьба человека». Нужно было заплатить шарманщику медную монету, и он говорил попугаю: «А ну, попочка, погадай молодице (или там бабушке)» и попка «гадал». Он клювом выбрасывал билетик в руку хозяина и тот прочитывал «судьбу». Порой эта «судьба» вызывала взрыв смеха…

Вот и ходили такие шарманщики с попугаем на плече, с незатейливой своей музыкой. Но для нас, мальчишек, в то время все это было очень интересно. И кто знает, может быть формировало какие-то музыкальные наклонности и вкусы.

Балалайка. Самая простая, трехструнная балалайка с деревянными колками, которую мне мать подарила в день моего рождения, когда мне стукнуло восемь лет, была моим первым музыкальным инструментом. Когда меня научили играть на ней самую первую песню «Во саду ли в огороде», радости моей не было предела. Мне кажется, я и во сне не расставался со своей балалайкой. Это она привила мне любовь к музыке, помогла развить музыкальный слух.

Когда я уже научился прилично играть на балалайке, мать снова подарила мне балалайку, на этот раз четырехструнную, с механическими колками, и с этой балалайкой я уже больше не расставался. Жива она у меня и по сей день. Звук ее стал исключительно звонкий, красивый, серебристый.

Восьми лет я поступил в школу. Какая это была дивная пора первых познаний окружающего мира! Милая и по сие время дорогая мне первая моя учительница Евгения Васильевна… Будучи моей однофамилицей, она звала меня только по имени – Боря. Как я благодарен ей! Ведь это она привила мне любовь к музыке, пению, любовь к книге и выразительному чтению.

Я с детства обладал музыкальным слухом и хорошим голосом. Школа помогла мне развить их. У нас в начальной школе школьные вечера ставились не часто, к праздникам. Но зато как мы к ним готовились!

На них мы выступали с пением, художественным чтением в лицах, и живыми картинами. Как сейчас помню живую картину – «Лучинушка». Я был наряжен старушкой с прялкой. Старинный сарафан, на голове парик из кудели и головной серый платок. Я изображал старуху-пряху. Сидел за прялкой и прял, а возле меня на полу сидел внучек. Хор мальчиков в это время пел песню «Лучинушка».

Эти школьные вечера далекого детства и сейчас еще сохранились в моей памяти. И когда сейчас я слышу чудную музыку школьного вальса и слова «учительница первая моя…», мое сердце наполняется благодарностью к Евгении Васильевне. И сам я потом избрал профессию учителя сельской школы и отдавал своим ученикам ласку и доброту сердца. Немало из них вышло хороших людей различных профессий, с некоторыми я встречаюсь и сейчас. Депутат Верховного Совета СССР, председатель колхоза Иван Степанович Воробьев, присутствуя на различных районных совещаниях и пленумах, сидя обычно в президиуме, бывало, шепчет своим соседям за столом, указывая на меня: «Это мой первый учитель…»

 

Мой приятель Борис Чирков

Детство переходит в юность. Вот я и в средней школе, она у нас называлась реальным училищем. Новые учителя, новый мир познаний, новые школьные товарищи.

Здесь я встретился и подружился с новым товарищем Борисом Чирковым, У нас была хорошая, прочная дружба до конца школы. Оба мы любили музыку, пение. Борис особенно увлекался участием в школьных постановках. И кто знал, что оба мы в будущем пойдем по одному артистическому пути, а Борис Чирков станет любимым артистом нашей советской молодежи, народным артистом СССР. Мне же судьба уготовила работать на сцене Уржумского колхозного театра. Первые годы мы иногда переписывались с ним. В реальном училище пение было как обязательный предмет. На уроках мы проходили нотную грамоту и в школьном хоре пели только по нотам. Хор был многоголосый – дисканты, альты, тенора и даже басы.

Я обладал хорошим голосом. У меня был дискант, перешедший потом в тенор. Пел я не только в хоре, но и в дуэтах. Как сейчас помню, на одном из школьных вечеров, на концерте, я исполнял партию в дуэте из оперы «Евгений Онегин» Чайковского: «Мой миленький дружок, любезный пастушок, как без тебя скучаю…». Это было мое первое выступление на школьной сцене. Еще неокрепший голосишко дрожал, но дружные аплодисменты зри­телей поддержали молодых, начинающих исполнителей. Полюбил я и музыку. Балалайка моя меня уже не удовлетворяла. Я записался в школьный струнный оркестр, на партию альтовой домры. Но потом я уже играл на всех инструментах струнного оркестра и по нотам, и без нот, «на слух».

В школьные годы зародился у меня интерес и к драматическому искусству. В то время в маленьких городах не было театров. Даже бродячие провинци­альные актеры не заезжали в такую глушь. Но искусство жило, украдкой от царской полиции и цензоров. Ставились любительские спектакли, порой при закрытых дверях, с очень ограниченным числом зрителей. Ведь всякие сборища, собрания, спектакли если и разрешались полицией, то строго контролировались. Но молодежь и любители сцены находили способы обходить эти преграды.

Мне помнится один из таких любительских спектаклей. Готовили его участники в большом секрете. Играли в каменном амбаре одного частного дома. Были сделаны подмостки и скамьи для зрителей. Я не знаю, было ли получено от полиции разрешение на постановку спектакля, но премьера его шла при большой конспирации. Ворота дома были на запоре, сам театр-амбар также был на запоре. Но куда не пробирались мальчишки! Был там и я, был там и приятель мой Борис Чирков, потому что в спектакле участвовал его отец, большой любитель сцены.

Познания мои в искусстве не ограничивались рамками Нолинска. Моя тетка-учительница всегда брала меня к себе на летние каникулы, а иногда я с ней бывал и в больших городах – Казани, Нижнем Новгороде.

Кировская искра. – 1987. – 3 нояб. (№ 131). – С. 3;
5 нояб. (№ 132). – С. 3.

 547 total views,  1 views today