Уржумская центральная библиотека

Николай Сормах. «Никакой власти, кроме советской, не признавать»

 

Николай Гурьянович Сорокин-Махалов, впоследствии взявший себе фамилию Сормах, родился 15 ноября 1894 года в деревне Чакино Теребиловской волости Уржумского уезда Вятской Губернии в семье крестьянина. До революции работал в Аркульских судостроительных мастерских на империалистической войне дослужился до чина подпрапорщика, был награждай Георгиевским крестом. После февральской революции солдаты избирают его командиром полка.

Осенью 1917 года он возвратился в Аркуль, стал стойким борцом за установление Советской власти в Уржумском уезде, командовал Теребиловской дружиной, был комендантом города Уржума, командиром роты полка имени Блюхера, отдельного батальона, а затем полка 3-й армии. 1 августа 1919 года в критический момент повел на штурм моста через Тобол и был тяжело ранен.

В октябре 1919 года по решению укома партии и по постановлению уисполкома Сормах назначен начальником первого района Уржумской милиции. Потом он работает заместителем начальника Уржумской уездной милиции – заведующим отделом  уголовного розыска, начальником уездной милиции, а с февраля 1923 года – начальником губернской милиции.

В 1927 году Н. Г. Сормах награжден орденом Красного Знамени – в то время высшей наградой, а в день пятнадцатилетия Великого Октября – почетным именным оружием.

Почти двадцать лет жительница этого села Мария Павловна Адонина собирает материалы о нашем земляке, активном участнике гражданской войны. Подготовленные ею воспоминания Николая Гурьяновича Сормаха мы и публикуем сегодня.

 

В октябре 1917 года я приехал из армии в родной Уржумский уезд и вновь принялся за свое прежнее ремесло плотника в мастерских Аркульского затона. Как фронтовика, рабочие осаждали меня вопросами, несколько номеров «Окопной правды» зачитывали до дыр.

Большевистской организации в затоне еще не было, хотя передовые ребята и считали себя большевиками. Однако завод, который я оставил в 1915 году, изменился до неузнаваемости. Рабочие подняли головы и свободно держались с администрацией.

Популярность Временного правительства среди водников с каждым днем падала, но вера в Учредительное собрание еще оставалась. Шла предвыборная кампания. Уездные власти аги­тировали за партию социалистов-революционеров. Комитет Аркульского судосоюза поддер­живал большевиков. О настроении аркульцев узнали в Уржуме и подослали на завод своих агитаторов – эсера и меньшевика. Однако вскоре оба агитатора уехали в подавленном настроении.

Окрестные деревни жили жизнью затона: от этих деревень меня провели председателем избирательной комиссии…

Район не отличался грамотностью (молодежь была на фронте). Мужики, приходя в изби­рательную избу, просипи обычно указать им бланк четвертого номера. На вопрос: «Почему четвертый?» – они отвечали: «Так парень пишет в грамоте: нужно-де голосовать за большевиков».

В действительности же список большевиков шел не за четвертым номером, а за вторым. Приходилось это разъяснять, но часто ошибки были непоправимы, и этим пользовались по­литические проходимцы.

Событие в Петрограде снова оживили жизнь завода. Захват власти большевиками обрадовал аркульцев, но, так случилось, к первой получке Вятка денег не прислала, и рабочие приуныли. Судосоюз кинулся в Уржум, но там царило безвластие. Большевистская организация была слаба, комиссар Временного правительства Березинский растерялся, а земская управа выжидала. Старый большевик Николай Иванович Елкин посоветовал конфисковать все зазимовавшие в Аркульском затоне грузы и опираться на них как на финансовую базу. Аркульский судосоюз ухватился за этот совет и наложил арест на две баржи с рыбой, принадлежащей купцам Охапкину и Зонову, и на один баркас с обувью, принадлежащей купцу Грехову. Общее собрание рабочих это постановление одобрило, о чем и было донесено в Вятку.

В Вятке Советской власти еще не было, и комиссар Временного правительства предложил аркульцам немедленно разрешить вывоз товаров из Аркуля, угрожая привлечь виновных к военно-полевому суду.

Это только подлило масла в огонь. Аркульцы заговорили о забастовке, а судосоюз выбрал стачечный комитет…

В окрестных деревнях вернувшиеся с фронта солдаты-большевики приступили к организации Советов, выборы а которые проходили с большим подъемом.

В Совет ближайшей к заводу деревни Зайково прошли рабочие. Из-за безвластия (по выра­жению мужиков, «земля бессудная») насущной необходимостью стало создание какого-то орга­на, который чинил бы суд и вел бы управу. В первый же день после выборов поступило нес­колько заявлений от граждан, были дела и уголовного характера.

Судил Совет в полном составе. Разница была лишь в том, что во время судебного заседания председательствовал член-судья, а не председатель Совета. Судья же и приводил приговор в исполнение. Высшая мера наказания заключалась в принуждении обидчика заплатить по­терпевшему убытки. Вывали случаи, что дело выносилось на общее собрание граждан – спра­шивали мнение схода.

Помню, что за удар обухом сына-солдата сельский сход настойчиво требовал линчевать старика-отца, то есть подвесить за руку к брусу. С трудом удалось склонить сход к штрафу на 50 рублей.

Постановлением того же суда были оштрафованы на 50 рублей все трудоспособные этой деревни, избежавшие службы а армии.

Вторым насущным вопросом был продовольственный. Совет провел учет всех запасов про­дуктов, что вызвало со стороны части населения недовольство. Приходилось разъяснять на схо­дах необходимость этой меры.

Серьезным и трудным был вопрос об уравнении земли между дворами: обсуждали его больше недели, собирали несколько общих собраний, подыскивали методы передела и перемены зем­лепользования. Остановились на подушном уравнении. Землю разделили поровну на каждого едока. Создали сельскохозяйственную артель и решили обработку земли вести сообща. На первом заседании в нее записалось 16 семей. Меня выбрали председателем правления.

К этому времени в Уржуме был создан Совет рабочих и солдатских депутатов, который разогнал земскую управу.

Скоро я был направлен в Теребиловский волисполком, где помимо обязанностей военкома пришлось руководить землеустроительной комиссией и возглавлять волостной суд.

Судья без единого закона – дело мудреное. Мы всем исполкомом ломали головы над этим вопросом и решили пока применять старые имперские законы, переделав их на революционный лад. В уездном отделе юстиции «плавали», как и мы. Пришлось судить, как подскажет совесть.

Землеустроительная комиссия сразу же по ее организации приступила к учету помещичьих земель в пределах волости. Взятые на учет земли распределяли между деревнями. Пришлось снабжать крестьян и семенным материалом из запасов, оставшихся на винокуренных заводах помещика Садовень, и из запасов купца Кошкина…

После Ярославского мятежа и взятия белыми Казани среди служащих военкомата, бывших царских офицеров начинают проскальзывать сомнения в твердости и устойчивости Советской власти.

В середине июля меня вызвали в военкомат и пригласили присутствовать на засевшими при отделе управления уездом. Заведовал им левый эсер Видягин. Под его председательством и было созвано совещание по принятию мер борьбы с надвигающейся контрреволюцией. На собрании присутствовали председатель уездной организации РКП(б) А. А. Роженцов, увоенком Одинцов и ряд других товарищей. На повестке дня стоял вопрос о том, сумеем ли мы отразить местными силами противника со стороны Казани. Решили, что сумеем, ибо Московский продовольственный полк имел несколько орудий и пулеметов и был в состоянии оказать сопротивление.

Второй вопрос разбирался при закрытых дверях. Было решено в случае занятия белочехами Уржумского уезда поднимать население на восстание, создавать партизанские отряды. Уезд раз­били на две части – юго-западную и юго-восточную.

В конце июля заместитель увоенкома Душкин вызвал меня и сообщил, что по имеющимся у него сведениям на Уржум двигаются восставшие солдаты Московского продовольственного пол­ка под командованием Степанова. Я ваял лошадь, съездил в Теребиловку за подводами, увезя попутно 12 ящиков ручных гранат. Затем с четырьмя подводами приехал на склад в Уржум, нагрузил три воза винтовок и воз патронов, отправил их в Теребиловку, а сам пошел к Душкину на квартиру потолковать о дальнейшей работе. Там была паника. Душкин приготовился к побегу. Спрашиваю: «В чем дело?» Получаю ответ, что степановцами заняты Турек и Цепочкино. Душкин советовал мне пока скрыться и работать, как указано в инструкции, причем пояснил, что большевики уже из города выехали (Душкин был левый эсер). «Я поеду в Вятку и оттуда приеду с красноармейцами, а ты здесь попытайся организовать дружину».

Вот и все инструкции…

Местная караульная команда разбежалась, а ее командир Попов перешел на сторону степановцев. Городская милиция, начальником которой был большевик Мачехин, реальной силы не представляла. Словом, от наступающего на город врага защиты не было.

На другой день состоялось волостное собрание. Председатель волисполкома Перевалов сделал доклад о внешнем положении республики, а я выступил с содокладом о внутреннем положении, указал на разгон наших представителей в Уржуме и призывал Теребиловскую волость лупить белую банду. В этот момент мы оказались окруженными отрядом кавалерии человек в 40. Публика заволновалась. Мы призывали всех к порядку, но командир отрада подпоручик Шерстенников объявил меня арестованным.

Все же мы закончили собрание, постановив никакой власти, кроме Советской, не признавать и ни хлеба, ни солдат, ни лошадей белой гвардии не давать! При выходе часовые хотели нас задержать. Мы переменились пиджаками и фуражками и вышли незаметно.

Несмотря на то, что уезд был занят, мы все же решили вести борьбу с белобандитами, держась ближе к облисполкому. Там кипела работа: два шапирографа размножали воззвания о призыве добровольцев под знамена боевой дружины.

Я и Бушков решили оставить Теребиловку и уехать в окрестности Аркульского затона. С большим трудом нам удалось это сделать. Остановились в Зайкове, приступили к организации боевой дружины.

Целую неделю мы вели кропотливую подготовительную работу, сносились с Советами других деревень: Бутахино, Поповка, Кабановщина, Котелки, Лом, Таловка и Дубровка. Деревни эти ответили нам, что они за оружие взяться готовы.

Мы ждали объявления степановцами мобилизации населения, тогда было бы легче поднять восстание. Тем временем события развивались. После короткого боя сдался Нолинск. Доходили тревожные вести о сдаче Яранска. Только однажды мы услышали, что снизу идет наша флотилия, и решили призвать под ружье свою дружину. В Теребиловке заняли волостную земскую управу, разослали извещения по деревням и приступили к формированию партизанского отряда. В то время Бабкин обстреливал Шурму с парохода из трехдюймовки, а потом, высадившись, разбил Степанова.

Наш отряд вырос уже до 475 человек. Деревни помогали продовольствием, фуражом, холстом и даже лаптями.

Для организации связи и конной разведки мы произвели частичную мобилизацию лошадей у кулацкого элемента.

В это время со стороны Вятки пришел 1-й Полтавский кавалерийский полк под командой Зусмановича, а с ним начальник Уржумского гарнизона Одинцов. В Уржуме снова установилась Советская власть.

Зусманович не мог долго держать в Уржуме свой полк. Мне предложили дружину, размещенную по квартирам в деревнях, перебросить в город. Дружинники настойчиво требовали преследовать противника и наступать на Казань, однако Вятка приказала охранять юг губернии и без разрешения Уржум не оставлять.

В »то время вспыхнуло восстание в Муки-Каксимской волости мМалмыжского уезда, было неблагополучно на Ижевском заводе. Нужно было снова держать заслон от вторжения белобандитов. Мы этот заслон и создали.

Уездный военный комиссариат был перестроен заново. Помощником Одинцова стал член пар­тии Ф. И. Мачехин. В это же время создается уездная чрезвычайная комиссия, во главе которой стал А. И. Мышкин.

Юго-западная группа (Токтай-Белякская) вслед за ликвидацией мятежа превратилась в бан­дитскую организацию. Илью Кропотова расстреляли в Вятке, а шайку его помощника Вершинина человек в 200, укрывшуюся в Илецком волоке и терроризировавшую население, поручено было уничтожить мне.

При помощи латышской кавалерии шайку разоружили и ликвидировали. Раненого Вершини-на отправили в Витку, откуда ему удалось бежать, но при попытке организовать «зеленую» армию он был убит отрядом комдеза.

В начале 1919 года Теребиловскую дружину распустили по домам, оставив лишь небольшую ее часть для охраны Уржума и для формирования отряда по борьбе с дезертирством, я был комендантом города, оставаясь в то же время и командиром дружины.

Вести с фронта приходили неважные. Наши войска отступали. В Уржум пришел Елабужский гарнизон. Эвакуировался со всеми учреждениями город Оханск. Понаехали беженцы.

В конце марта в Уржум прибыли представители штаба 3-й армии и начали проводить моби­лизацию средств передвижения и транспорта.

Все же мы не допускали мысли, что Уржумский уезд будет ареной военных действий. В конце апреля, ночью, нас троих – меня, председателя ревкома Н. А. Одинцова и начальника гарнизона Ф. И. Мачехина вызвали срочно в ревком, где уже собрались все его члены и командиры частей. Там нам объявили, что войска Колчака подошли к Уржуму.

Положение было трудное. Обсудив вопрос, решили: елабужцев бросить на Медведок и защищать подступы к Нолинску, а уржумцев – в Турек, чтобы попытаться переправиться на левый берег Вятки и оттеснить противника на речку Кильмезь, загородив ему путь для форсирования левого берега Вятки.

В ту же ночь я отдал приказ как по регулярным воинским частям, так и по дружине – го­товиться к наступлению.

Утром к восьми часам дружина была в сборе. Не хватало лишь отрядов, высланных в от­дельные волости для борьбы с дезертирством. Взяв в городском театре духовой оркестр, мы выступили на Турек. При группе имелось два пулемета, но не все винтовки имели штыки, чем красноармейцы были недовольны.

До деревни Комайковой шли с песнями и музыкой, в колоннах, перед ней пришлось принять боевой походный порядок. Разведка донесла, что в Туреке все спокойно, хотя с утра за рекой была стрельба…

Президиум волисполкома постановил все имеющиеся в волости лодки переправить в Турек. В свою очередь я издал приказ: за сокрытие лодок и их порчу будем расстреливать на месте.

Скоро в нашем распоряжении было два парома и около сотни лодок, годных к перевозке войск…

Утро было ясное и веселое. От реки стлался легкий туман. Разведчики сообщили, что крупных частей неприятеля в районе нет. Имеются лишь мелкие группы силою не больше роты, которые занимали деревню Максанка и пристань Немду.

Заняв пристань, мы немедленно выслали во все стороны разведчиков. Собрав нужные сведе­ния, разбили группу на три отряда, один из которых направили на Красный Яр, другой – на деревню Максанка, а третий оставили в Немде как резервный.

Красный Яр стоит на одной из излучин реки Кильмези, откуда противник мог наступать. Имея это в виду, красноярской группе было приказано сбить отряд белых и воспрепятствовать его пе­реправе.

По пояс в холодной воде через разлившиеся мелкие речушки отряд, преодолев все трудности и неся на руках пулемет и боеприпасы, совершил переход и сбил неприятельский отряд.

Максансная группа заставила отступить превышающий ее численно неприятельский отряд и гнала его до Сибирского тракта.

Солдаты белых перестали верить в победу и ушли в разгул и пьянство, заставляя крестьян доставлять им кумышку. Их армия на нашем участка постепенно разлагалась…

Надели через полторы получаем сведения, что на Рожкинском поле противник сделал высадку и занял правый берег Вятки. Зная, что выдержать напор будет трудно, мы обратились за поддержкой и стянули резервы. Поддержка незамедлительно последовала: две роты красноармейцев, почти целиком сформированные из национальных меньшинств. Но ночью под Астрахановым роты перешли на сторону противника. Одному командиру отдаления удалось бежать, и он сумел вовремя известить нас о случившемся. В прорыв была выслана полурота с пулеметом. Белогвардейцы, начавшие переправу, попали под наш пулеметный огонь. Полагая, что это ловушка по вине перешедших на их сторону красноармейцев, белые расстреляли более 20 человек и разбросали в наших частях листовки с призывом бить коммунистов, вязать командиров и переходить на сторону «народной победоносной армии». Сулили 250 тысяч рублей за каждый пулемет и за командира. Возмущенные этим, наши части требовали контрнаступления.

Я выбрал 18 отважных ребят, и мы пошли на Арпорез (пристань у кордона), как тогда вы­ражались, «помутить».

Ночью, переправившись на маленькой лодчонке, мы увидели у горевших костров мирно спавших белогвардейцев. Часовые дремали. Винтовки стояли в козлах. Мы бросили на поляну по две гранаты и после этого начали стрелять. Белые бросились наутек, оставив на месте одного убитого, 20 или 30 винтовок, провизию, вещевые мешки и переправу в 90 лодок, собранных со всей Кильмези. В лодки мы погрузили мешки с мукой, крупой и другим продовольствием. Когда выплыли на стрежь, на берегу показался эскадрон кавалерии противника. Прибудь он на 15 минут раньше – мы бы пропали.

В тот же день получили приказ из штаба дивизии Уржумского направления взять или уничтожить переправу на Арпорезе. Но мы ее уже захватили. Сообщив об этом, получили второй приказ – стянуть всю группу и переправить на берег, занятый неприятелем.

Переправив отряд, я разбил его на группы: одну отправил занимать Донаурово, вторую – в тыл донауровцам в Кошкалетьево (Логиново), а сам направился с главными силами на Климино, где находился штаб 2-го штурмового Тобольского полка.

К утру получили известия от первой группы: противник оставил Донаурово. Кошкалетьевская группа сообщила, что войска противника отходят, не принимая боя. Понимая, что у белых дела не в порядке, я начал наступать на Климино и в три часа утра взял окопы белых, вынудив их отступать на Астраханово. После короткого боя мы взяли и Астраханово.

Скоро мы заняли и Аркуль, но люди настолько были утомлены переходами, что дальше наступать было немыслимо. Потому остались ждать подкрепления, а утром слились с отрядами донауровской и кошкалетьевской групп и начали наступать на село Кильмезь, которое заняли совместно с елабужскими и нолинскими гарнизонами, взяв в плен один батальон

В Кильмези мы получили распоряжение, что все три гарнизона – Уржумский, Нолинский и Елабужский – составляют «Уржумский имени тов. Блюхера полк» и переходят в распоряжение штаба дивизии Уржумского направления.

После переформирования дружина вошла в регулярные войска Красной Армии.

Уржумский полк до самой Перми гнал неприятеля по Сибирскому тракту.

Уржум мы отстояли. Сознание, что мы головой постояли за Советскую власть, вливало в нас новые силы для новых боев за победу завоеваний Октября.

Комсомольское племя. – 1988. – №131-133 (5 нояб.) – С. 4-5.

 865 total views,  1 views today

Материал был опубликован в(о) Понедельник, 18 февраля, 2019

 
Яндекс.Метрика /body>